Между строк

9 важных книг 2021 года по версии независимого книжного магазина «Пиотровский»

Директор «Пиотровского» Михаил Мальцев и  консультанты Анна Чащухина и  Сергей Панин рассказали о  книгах, которыми можно отметить уходящий  год. В  них  звучат мотивы на  любой вкус: перспектива настоящего, классификация пенисов, вопрос возникновения государства и  женский вопрос, репрезентация телесности, поп-музыка России, тревожность, пермский след, истории про  мертвецов.

В  этом году издательство Hyle Press, специализирующееся на  издании особо актуальных философских текстов, выпустило, быть может, одну из  главных своих книг  — перевод последней большой работы Донны Харауэй, известной американской исследовательницы науки и  техники и  теоретика феминизма. В  фокусе автора оказываются межвидовые отношения в  ситуации, когда из-за человеческой деятельности жизни на  планете угрожает серия катастрофических изменений и  даже возможное уничтожение. Но  Харауэй далека от  алармизма и  нервозности современных политических экологов, и  вовсе не  потому, что  отрицает нависшие над  человечеством угрозы, а  скорее вследствие принципиально иного, не  ограниченного человеческим, способа понимания этой проблемы. Иными словами, Донна Харауэй пытается мыслить и  говорить за  пределами привычного нам  гуманизма и  связанных с  ним  логик господства (человека над  жизнью на  планете, «мужчин» над  другими формами гендерной идентичности в  обществе).

Отказ от  всех типов видового и  социального шовинизма создаст условия для  возникновения совершенно новых, немыслимых ранее форм отношений «родства»  — людей, животных, техники, искусственного интеллекта и  т.  д. Сама исследовательница говорит об  этом как  о  новых «способах жизни и  умирания», подчёркивая важность того факта, что  перспективу для  нашего настоящего определяет неизбежное событие смерти. Представить такие отношения не  так  уж  и  сложно  — что-то подобное мы  можем увидеть в  недавнем фантастическом фильме «Финч» с  Томом Хэнксом, автор которого, очевидно, испытал сильное влияние философии Донны Харауэй. Влиятельность учёной, кстати, подтверждается и  частым попаданием во  всевозможные западные топы «самых важных интеллектуалов современности».

В  России историей Великой (то  есть Первой мировой) войны интересуются заведомо меньше, чем  историей её ужасного продолжения. Неудивительно: эту  войну Россия проиграла, Гражданская война затмила её своим трагизмом, а  Великая Отечественная  — количеством жертв и  национальным триумфом. Но  начиная со  столетнего юбилея ситуация, надо сказать, стала улучшаться, и  появление хороших книг о  Первой мировой перестало быть редкостью. Издательство Европейского университета в  Санкт-Петербурге, быть может, лучшей исторической школы в  стране, выпускает целую серию интереснейших исследований о  Первой мировой войне, и  новая книга Мацея Гурного не  исключение. Польский историк изучил довольно любопытный аспект бойни народов, а  именно влияние концепций физической антропологии, географии и  психологии на  милитаристскую пропаганду, а  также участие учёных в  так  называемой «войне духа», то  есть в  интеллектуальном противостоянии национальных экспертных сообществ в  области создания мобилизующих и  легитимизирующих военные действия доктрин.

Проще говоря, эта  книга о  том, как  на  стыке науки и  идеологии конструировались расовые и  психологические характеристики народов, чтобы оправдывать военные действия, захват территорий и  утверждать право, или  его  отсутствие, на  политический суверенитет. Гурный показал, как  на  основании французских и  немецких «научных» расовых теорий, появились специфические и  взаимоисключающие версии украинского, польского, сербского, болгарского расизма (эти  теории объединяло то, что  в  иерархии рас  русские неизменно оказывались в  самом низу) и  как  эти  концепции влияли на  риторику национальных сообществ. Многие примеры из  этой книги в  наше время кажутся несколько комичными, например расовая классификация пенисов, но  понимание того, что  следующий шаг, а  именно превращение этих идей в  политическую программу, напрямую ведёт к  Гитлеру, заставляет отнестись к  книге со  всей возможной серьёзностью.

Небольшая, очень хорошо написанная, то  есть легко читающаяся, книга учёного Джеймса Скотта заставляет совершенно иначе взглянуть на  вопрос возникновения государства, не  вызывая при  этом шквального огня со  стороны профессиональных историков. Всё дело в  том, что  автор располагает своё исследование на  территории древнейших государств Месопотамии, там, где  безраздельно царят археологи. Нечто подобное некоторое время назад совершил антрополог Дэвид Гребер с  вопросом возникновения рынков и  обмена (книга «Долг. Первые 5000 лет  истории»), на  антропологическом материале показав, что  объяснение экономистами происхождения некоторых фундаментальных для  науки явлений просто не  соответствует реальности.

Главное, чему предлагает удивиться Скотт,  — несопоставимые по  длине отрезки «варварства» и  «цивилизации» в  человеческой истории. Получается, что  человечество как  вид  большую часть своего существования обходилось без  городов, армий, налогов и… да  — письменности, потому что  письменность возникает вместе с  налогообложением, как  утверждает автор. Тысячелетия мы  не  были прикованы к  крохотным клочкам земли, не  страдали от  эпидемий и  войн, были выше ростом и  лучше питались, доказывает автор (возможно, даже «более лучше одевались») и  при  этом были успешны в  борьбе за  выживание. Естественно, возникает вопрос: что  же  пошло не  так? Ему, собственно, и  посвящены главы книги, описывающие эффекты от  возможных катаклизмов, взаимовлияния человека, животных и  выращиваемых культур в  процессе одомашнивания, а  также успехи и  неуда­чи первых попыток собраться на  одном месте, построить стены и  начать платить налоги  — тогда их  платили зерном.

Память, воспоминание. Нерушимая, но  еле  различимая связь с  прошлым, осторожным шагом вторгающимся в  собственное настоящее. Письмо при  этом очень честное и  прямое, не  скупое на  образность. В  образе и  рождается особая близость с  читателем. Наверное, чем-то подобным можно охарактеризовать вектор российского автофикшна, который в  2021 году очертил себе путь более явно.

«Роман»  — таким словом обозначены слова под  обложкой, но  на  деле это  скорее попытка его  реконструкции. Возможно ли  художественное произведение вне  линейной сюжетности и  сугубого вымысла? В  повествование включится и  поэтика. Молодая поэтесса везёт прах матери из  Волгоградской области в  Сибирь, чтобы похоронить его  на  родине рядом с  бабушкой и  тёткой. Через долгий путь рождается ритуал прощания, осложнённый бюрократической волокитой, а  также откровение, связанное с  сексуальностью, женственностью, смертью и  новым способом описания этого опыта.

Уходящий год  запомнился новой серией «Нового литературного обозрения», посвящённой гендерной тематике. Книга Олеси Авраменко лишь один из  примеров. О  женском вопросе много писали и  до  этого, но  теперь он  оформляется бюрократически, институционально. Тут  можно вспомнить и  о  специальных тематических номерах журнала «Сеанс» о  женском взгляде и  женской проблематике в  кинематографе.

«...для западного художника гендер был  неотъемлемой частью собственной идентичности, а  в  советском искусстве работы с  этой категорией не  осмыслялись как  таковые самими авторами». В  этом искусствоведка видит основную особенность неофициального искусства в  советском пространстве. Тогда обращение к  проблеме восприятия и  отражения гендерно чувствительной тематики в  творчестве, а  также контексту созданий произведений авторами становится занятием ещё более интересным.

Репрезентация сексуальности, телесности, социального отношения полов, объективации, брака и  деторождения, конструирования гендерных стереотипов и  вопросов иерархии. По  большей части авторка фокусирует своё внимание на  Московской концептуальной школе, а  список источников представлен эго-документами, самиздатом, каталогами выставок, интервью с  очевидцами (Иосифом Бакштейном, Ириной Наховой, Верой Митурич-Хлебниковой, Андреем Монастырским, Георгием Кизевальтером и  другими).

Трёхсловное начало названия книги могло бы  обозначить целый пласт новых веяний в  современной музыкальной критике. Писать о  поп-музыке, прежде именуемой пренебрежительно «попсой», стесняться перестали точно. И  делают это  вовсе не  те, кто  в  музыке ничего не  смыслит, а  видные музыкальные журналисты, обладатели премий. Продолжая работу «Новая критика. Контексты и  смыслы российской поп-музыки», Александр Горбачёв берётся за  новый лакированный кричаще-розовый  том. Куда более впечатляющий размерами, отчасти и  популярнее тоже. Да  и  смысл его  вовсе другой. Если в  предыдущей книге автор обрисовывает критический круг вопросов, то  во  второй через множество интервью с  создателями хитов, определивших своё время, погружается в  историю страны и  эпохи. Почему хиты «выстреливали»? Как  они  бытовали? И  как  была устроена постсоветская машина песен? Её героев всех не  перечесть, но  вот  некоторые из  них: «Комбинация», Наталья Ветлицкая, Анжелика Варум, Валерий Меладзе, «Иванушки International», Жанна Фриске, Монеточка, Элджей, Feduk, Моргенштерн и  многие-многие другие.

«Поп описывает и  создаёт общность: его  должно не  присваивать себе, а  делить с  другими; чем  больше количество копий, тем  лучше. В  этом, возможно, одна из  причин столь сложного статуса поп-музыки именно в  России, где  её исторически принято как  минимум стесняться, а  как  максимум  — публично презирать вплоть до  открытой борьбы за  цензуру».

Долгожданное возвращение ироническому детективу доброго имени. В  смысле уважения читателей не  только низкой квалификации, но  и  более искушённых, знакомых с  так  называемой Большой литературой, «авторским кинематографом», постмодерновыми теориями авторства, смерти героя, симультанности. Но  без  акцентов на  этих высоких материях. Перед нами вполне съедобный, даже убойный литературный коктейль из  совершенно экранных Вуди Аллена с  Квентином Тарантино и  Аки  Каурис­мяки.

Набор персонажей, как  в  классическом детективе, ситуация похожая, и  грабитель банков с  пистолетом в  центре сюжета присутствует. А  не  детектив совсем. Даже когда доходит до  загадки запертой комнаты, откуда непонятным образом исчезает человек. Всё равно смешно и  грустно, выразительно и  точно, но  не  дедуктивно. Потому что  Бакман.

Этого автора у  нас  уже  успели принять, понять, полюбить. Ждут новых книг с  терпеливостью настоящих фанатов. А  меж  тем  нервы героев  — нет, совсем не  героев, персонажей нового романа  — на  пределе. Их  бесконечные беседы выводят из  терпения даже грабителя (того самого, с  пистолетом), который взял их  в  заложники. Полиция за  окном, ожидания за  пределом, оправдания их  наступают уже  скоро. Читатели будут довольны.

Интересный пример достаточно быстрой мутации писательского стиля, изменения буквально на  глазах читателя. Тем  более интересно, что  автор  — наш  земляк (и  кое-кому даже неплохой знакомый). Возникший из  недр заречного рабочего посёлка совсем недавно со  своими довлатовскими историями на  современном материале, он  вдруг оказался в  гуще писательского мира со  всеми плюсами-минусами, с  большей доступностью информации-коммуникации, но  и  своеобразным снобизмом, клановостью, поклонением интеллектуализму. Вторая книга автора  — «Добыть Тарковского»  — была следствием столкновения с  этим программным желанием. И  вот  третья. Новый шаг, новый язык, стиль, метод. Тени Ионеско, Лема, Хармса, прочих мрачных шутников с  философскими замашками витают над  книгой бывшего зареченского бытописателя.

«Страшная жажда обрушилась на  его  худые плечи, обхватила горло, заползла между губ  и  там  свернулась клубочком, скоро превратившись в  мумию змеи»,  — именно так  просыпается в  Перми 2057 года Асвацацур Кински (мне  лично имя-фамилия кое-кого напоминают). Далее следует далее. Оружие (спрятанное до  поры), одежда (дырявая), отряды охраны (столиц от  набегов орды провинциалов), ожидание дождя среди глобального потепления.

В  новой книге рассказов даже среди мрака нет  беспросветности. Герои куда-то движутся. И  есть куда. Просто абсурд окружающей эпидемической реальности уже  так  зашкалил, что  странности литературные нам  кажутся нормальными. Хотя девочек-облак и  здесь помещают в  психушки, где  они  становятся щенками лабрадора. Зато теперь любой за  деньги может посмотреть на  мир  глазами яркой личности из  ХХ  века, буквально побыть Малевичем, Поллоком, Феллини. Писатель растёт, взрослеет, меняется.

Культовая трилогия самого загадочного российского прозаика. Или  «последнего советского писателя». Или, по  другим версиям, удачного литературного проекта. С  этих книжек начиналось новое тысячелетие, и  две  десятилетки спустя они  снова выходят к  любителям залить густым кроваво-гнилым соусом трэша круто замешанный коктейль советских мифов. Кажется неслучайной даже мутация Мамлеева в  Малеева среди анонса на  обложке «Колонны Паблишер», известной своими злыми играми с  выходными данными. «Витя Малеев в  школе и  дома» встречается с  мамлеевскими «Шатунами» для  долгого трипа в  мир  зомби-пионерок, взрослых оборотней, красных дьяволят (буквально).

Градус отчуждения последних лет  вырастает до  такой степени, что  истории про  мертвецов кажутся более живыми, чем  рассказы про  почти бесплотные тени в  масках, куаркодах, наушниках, торопливо проскальзывающие по  улице от  одного скайп-сеанса к  другому. Сплошной дистант социальных отношений начинает сказываться и  на  личных, человеческих. За  масками мы  перестали узнавать друг друга, отличать мертвецов от  роботов, зомби от  живых. Пока остаётся лишь погружаться в  мрак чужих глаз.

Фото Никиты Ажеева